Виктор О`Рейли - Правила охоты
Тошио Секинэ, старший общественный обвинитель, был седым человечком шестидесяти с лишним лет и, избери он карьеру актера или комментатора на телевидении, где от него потребовались бы респектабельность и серьезная торжественность, казался бы довольно невзрачным и маленьким. Вместо этого он занялся юриспруденцией и избрал для себя поприще общественной службы, сделав карьеру совершенно головокружительную даже по высоким стандартам Токийской общественной прокуратуры.
Секинэ-сан занимался, и не безуспешно, тем, что отправлял за решетку коррумпированных политиков и чиновников. В большинстве стран подобная служба раскрывала бы ничем не ограниченные перспективы, однако в Японии дело осложнялось тесными связями политиков с “Бориоку-дан” – синдикатом организованной преступности. Коррупция и политика сплетались настолько тесно, что чем дальше, тем труднее было разобраться, что же на самом деле является незаконным. Действительно, раз уж коррупция стала нормой политической жизни, может быть, она перестала быть коррупцией и превратилась в один из способов, благодаря которым политическая система продолжает функционировать?
Прокурор отпил маленький глоток зеленого чая. Он происходил из рода самураев и придерживался вековых традиций государственной службы. К современной политической системе Японии он относился с неодобрением, если не с отвращением. Большинство избранных на государственные посты политиков казались ему скудоумными и продажными людьми. К счастью, они были в основном не в состоянии управлять государством, в котором имелась превосходно организованная и в значительной степени не подверженная коррупции гражданская служба и законопослушное население, руководствующееся конфуцианской трудовой этикой. Секинэ даже считал, что избираемые политические деятели занимались скорее чем-то вроде шоу, отвлекая на себя внимание, но не имели никакого отношения к серьезному делу государственного управления.
В кабинет прокурора вошел суперинтендант Адачи и низко поклонился. Он всегда демонстрировал свое искреннее уважение к Генеральному прокурору, в частности еще и потому, что оба принадлежали к одному и тому же общественному классу; их родители были давно знакомы между собой, и оба – суперинтендант и прокурор – были выпускниками токийского университета Тодаи.
Больше того, и тот и другой получили в университете степень права, что ставило их на самую высокую ступень в обществе. Выпускники университета Тодаи и так принадлежали к общественной элите, но и среди них был круг избранных – учащиеся правового факультета. Можно было даже сказать, что страной управляли выпускники Тодаи.
Старший обвинитель Секинэ выбрал суперинтенданта Адачи не случайно. Расследование фактов коррупции в среде политиков, связанных с организованной преступностью, было сложным и небезопасным делом, поэтому немаловажно было иметь в своей команде доверенных людей, на которых можно положиться и чье поведение в тех или иных ситуациях можно предвидеть. Секинэ целиком доверял Адачи и считал, что он может в нужное время быть чрезвычайно полезным.
Прокурор дал Адачи время немного расслабиться, собраться с мыслями и пригубить свой чай. Ему было известно, что полицейский только что прибыл с места преступления, где наблюдал за тем, как извлекают из кипятка и увозят тело Ходамы. Иными словами, за плечами Адачи был длинный тяжелый день, что было хорошо видно по его усталому лицу.
– Ходама? – участливо спросил прокурор, когда Адачи отпил чаю. Полицейский едва заметно скривился.
– Крайне неприятное дело, сэнсей, – сказал он, вежливо наклонив голову. – Кто-то устроил там настоящую резню. Всех слуг в доме перебили. Телохранитель был застрелен прямо на дорожке в саду, он не успел даже сдвинуться с места. Двое других погибли в доме. Слугу застрелили в ванной, а самого Ходаму сварили в кипятке.
Прокурор скривился.
– Огнестрельное оружие, – с отвращением произнес он. – Пистолеты. Это скверно. Наверняка действовали не японцы.
Адачи согласно кивнул, задумавшись на секунду, было бы для жертвы более легким концом, если бы ее изрубили мечами, как требовали того японские традиции. Что же касалось странного способа казни, то лично он, безусловно, предпочел бы пару тупоконечных девятимиллиметровых пуль. Как бы там ни было, однако способ умерщвления, столь популярный в средние века, вышел из моды. Насколько Адачи было известно, последним человеком, которого сварили живьем, был известный грабитель Ишикава Дзюмон. Говорили, что этот японский Робин Гуд обирал богатых и раздавал награбленное бедным, за вычетом, естественно, накладных расходов. Ходама, однако, был человеком совсем иного склада, не склонным к подобной расточительности.
– Способ, каким его убили… – промолвил он. – Не является ли он характерным сам по себе?
Прокурор пожал плечами.
– Мне кажется, что гадать пока не стоит. Обратимся сначала к фактам.
– Мы считаем, что убийство произошло около семи часов утра, – сказал Адачи. – Ходама был весьма привержен установленному распорядку и всегда принимал ванну в это время дня. Полицейский врач не так уверен – он определил время смерти с шести до восьми часов утра.
Тела обнаружили лишь в 15.18 пополудни. Обычно Ходама начинал принимать посетителей в 14.45. Сегодня ворота его резиденции в назначенное время не открылись, более того, на звонки никто не открывал и никто не отвечал по переговорному устройству. Наконец послали за местным полицейским. Он перелез через стену, чтобы проверить, все ли в порядке, и заблевал первое же мертвое тело, которое увидел. Они там не очень-то привыкли к виду крови и развороченных мозгов.
– Таким образом, резиденция Ходамы никем не охранялась с семи утра до послеобеденного времени, – задумчиво сказал прокурор. – Срок более чем достаточный, чтобы убрать все, что нужно убрать, и замести следы.
Адачи кивнул. Он совершенно точно представлял себе, что именно имел в виду сэнсей. Ходама был одним из наиболее влиятельных людей страны, которому в обмен на его благосклонность и милости нескончаемый поток посетителей нес деньги. Этот процесс был поставлен чуть ли не на промышленную основу, и потому вполне резонно было предположить, что в доме находятся значительные денежные суммы и соответствующие записи. Первым же вопросом, какой задал прокурор во время телефонного разговора, происшедшего чуть раньше их очной встречи, был вопрос об этих самых записях.
– Мы снова все там обыскали, – сказал Адачи, – используя при этом специальную поисковую бригаду, зондирование и все технические приспособления. Мы не нашли никаких документов вообще, зато обнаружили потайной сейф, а в нем – тридцать миллионов йен.
Он ухмыльнулся.
– Деньги были упакованы в пакеты универмага “Мицукоши”.
Прокурор тоже не сдержался и фыркнул. Тридцать миллионов иен, или два с половиной миллиона долларов, – для Ходамы это были жалкие крохи. Что же касается пакетов, то тут все было очень просто: в Японии принято делать подарки, и большинство японцев предпочитало покупать их в универмагах “Мицукоши”. Его фирменная упаковочная бумага и красочные пакеты сами по себе были частью обряда дарения. Пухлые пачки йен – любимой валюты японских политиков – часто переходили из рук в руки именно в таких сумочках, точно так же, как американские политики предпочитали получать доллары в кейсах.
– У тебя есть хоть какие-нибудь ниточки? – спросил он.
Адачи медлил с ответом. Он чувствовал себя смертельно усталым, однако после сегодняшнего происшествия горячая ванна не казалась ему столь привлекательной, как в обычные дни.
– Мои люди еще работают на месте преступления с пылесосами и тому подобным, – сказал он, – но лично я не надеюсь ни на что сенсационное. Пока мы обнаружили два пустых пакета из-под жареных моллюсков, да еще один из соседей показал, что видел два черных лимузина, подъехавших к особняку утром около семи. Вот, пожалуй, и все.
– Пожалуй? – насторожился прокурор.
Адачи достал из кармана вещественное доказательство и положил на стол. Прокурор с осторожностью взял этот предмет в руки и внимательно исследовал его. Затем он вытащил из ящика картотеки досье, извлек из него фотографию и сравнил с той вещицей, что держал в руке. Никаких сомнений быть не могло – на фотографии был изображен тот же самый предмет.
Сам этот предмет назывался сачо и представлял собой булавку со значком, которую втыкают в лацканы своих пиджаков миллионы японцев, обозначая тем самым свою принадлежность к определенной корпорации или к ее филиалу.
Значок, который держал в руках Секинэ-сан, изображал герб фирмы “Намака Корпорейшн”.
– “Намака”? – проговорил прокурор с недоумением в голосе. – Где вы ее нашли?
– Она застряла в деревянном сиденье медной ванны, как раз под телом Ходамы, – уточнил Адачи. – Очень подходящее место.
